Японский сад

Как белый любит контур и границы,
так чёрный обожает пустоту
наполнить новым смыслом и разлиться
тенями по невинному холсту.
Так растекалась тушь под кистью тонкой,
как ветки ив, и мир как будто тёк…
всё мимо. Только череп оленёнка
покоился на лезвиях осок.

Я как художник был разочарован.
Пейзаж меня совсем не вдохновлял,
ни пёстрый пруд, ни трепет тростниковый,
ни водопад, летящий между скал,
тем более лианы-нимфоманки
(чем толще ствол, тем крепче хомуты).
Казалось всё уродливой изнанкой,
быть может, настоящей красоты.

А может, тосковал я по невесте,
в Стране Восхода был я чужаком.
И не спалось ничуть на новом месте,
когда луна оранжевым зрачком
подстерегала птицу-оригами
в просветах ширм. Постель была сыра.
Потом сосна царапала когтями
по деревянной крыше до утра.

Хозяин дома тоже был художник.
Но я не замечал его картин.
Он был немногословен и, возможно,
безумно одинок среди долин.
Ножи его наточены алмазом.
Из фугу на подносе сотворил
камелию... сверкая чёрным глазом,
когда я угощенье проглотил.

Замедленны минуты на востоке.
Скорей бы заварился этот чай!
За это время три предсмертных хокку
я сочинил как честный самурай.
Так думал я... Мы вышли в сад весенний.
{Прощанье здесь важнее, чем визит}.
Там снег летал? Не снег... порхала пена
цветущих сакур – женщина висит

на дереве, на джутовых верёвках,
пленённая узлами красота.
– А это кто?! – воскликнул я неловко.
– Моя жена, – сказал он, – Только та,
живая часть меня, моя картина.
Она – мгновений хрупкость, вишни цвет.
Как бабочка застряла в паутине.
А в постоянстве глыбы жизни нет.

И мы как будто поняли друг друга,
не глядя в пропасть между двух культур,
там застилала розовая вьюга
тщеславие ваятелей скульптур.
Супруги улыбнулись мне у трапа.
Текла вода, и женщина текла…
Качнулся пол. Корабль плыл на запад.
Сплетались сны для первого узла,

в которых вились тлеющие листья,
стирали волны профили камней,
тонул мольберт, и становилась кистью
верёвка на возлюбленной моей.