Томас Венцлова

Томас Венцлова, (родился 11.09.1937 в городе Клайпеде), литовский поэт, переводчик, литературовед, эссеист, диссидент и правозащитник. В 1977 году выехал из Советского Союза по приглашению университета Беркли. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 июня 1977 года лишен советского гражданства. В эмиграции поддерживал близкие отношения с Иосифом Бродским и Чеславом Милошем. Профессор славянских языков и литератур в Йельском университете США.


* * *

Знаю: прошлого трогать не станем;
Всё равно моя память цела -
О единственном городе старом,
Где ты раньше когда-то жила,

Где за строем училищ и храмов,
Желтоватых казарм и контор,
От невымытых окон отпрянув,
Вечера осыпались во двор.

Пусть тогда они были ненастны:
Можно слёзы с асфальта стереть,
И расслышу холмов ассонансы -
Городскую любимую речь.

Он решил обнаружиться снова -
Изо всей мишуры кружевной,
Из тумана, из ночи и слова
За неделю воссоздан живой.

Перевод Георгия Ефремова


НОЧЬ

Седая муть - что Млечный путь:
Дома и тополя белы.
Гроза рассыпалась, как ртуть,
И эхо грянуло вдали.

А город, вял и терпелив,
В финале громы разметал,
И, стекла все испепелив,
Потёк расправленный металл.

Тебе светание и тьма
Завещаны в земном пути
За то, что давняя зима
Нема, как истина в горсти,

За отчужденность и родство,
За стебли мачт у той черты,
Которой нет - и от чего
Не в силах откреститься ты.

Перевод Георгия Ефремова


ГОБЕЛЕН

За камнем и рекой, за контрфорсов стадом -
Ткань, равная небес медлительным разрядам:
Зверь, дева, лилии, межа и между них
Блистает воздух - геральдический цветник.

Ей - разум оживить, утишить боли жженье,
Когда зерно дробит бесповоротный жернов,
Когда под "не могу" запекшегося рта
Чернеет на шипах ограды кровь, густа.

Ты много повидал. Прими сей сад, терновник,
И расплатись сполна - тебе платить не внове -
Чтоб, превращаясь в ночь, день подтвердил сполна,
Что тысячи невзгод, но музыка - одна.

Перевод Виктора Куллэ


ПРОДОЛЖАЯ ФЕДРА

Время Сириуса. Пополудни который-то час.
Зной в зените. Горячая пыль припорошила мелом
Рану мусорной ямы белёсой, где прямо сейчас
Прорезается треснувшей костью акрополь - на белом

Белый. Так раскрывается в шелесте речь, так саднит
Нестерпимо душа, прорастая над тяжким надгробьем
Тела собственного. Что опека времен сохранит?
Цвет, сияние. Всё это было ein Gleichnis, подобьем.

Это было ристалищем. Правит возница куда?
За границу миров - или в бездну прозрачную внидет,
Где бурлит протоплазма, бескровная соль, кислота,
Мнемозина послушная вожжи отдаст Немезиде?

Песнь окончив, тревожна гортань; но её зачеркнёт
Тишина, словно тень, зачеркнувшая статую. Может,
Отпущенье, решение рядом, но смысл ускользнёт
В ионическом ритме, подхваченном рокотом моря.

Перевод Виктора Куллэ


В КАРФАГЕНЕ МНОГО ЛЕТ СПУСТЯ

Иосифу Бродскому

Время мельче предметов. Стоит полоса
Равноденствия. Смог
Искажает размеры. Сейчас голоса
Смоет ливнем. Поток

Стиснет горло. С востока стена пустоты
С переливом стальным
Прёт в зазор моросящий - от дней черноты
До ночей белизны.

Март в начале, и чувства ещё тяготит
Сад под сводом небес,
Где темнеет, дощатой вселенной прикрыт,
Колченогий Гермес;

И ещё из чужого стиха, где блестит
Прорубь трепетом крыл,
Пёстрых уток озябшая стая взлетит
С индевелых чернил.

Равновесие. Точка, где выжить лишь нам
Довелось - остальных
Сквозь палаты и нары несло по волнам
На глубинах иных.

Ветер клочьями липнет к рубашке. С высот
Небосвод ледяной
Из обломков глагольных времён донесёт
Эхом только одно

Однократно прошедшее. Город теперь
Полон прошлым. И то,
Как едины в нём стройная ясность цепей,
Устремлённость мостов,

Свет трамваев и карцеров лампы, бетон,
Двор и облако над
Той страной, где ты был многократно рождён,
Но не рвёшься назад.

У гранита, где мы "никогда" - закавычь -
Обучались впервой,
По реченью Катона крошится кирпич,
Речь восходит травой.

Чёрствый воздух руин отдаёт беленой
И пригоден с трудом -
Для того, чтобы мышь в черепках под стеной
Обустроила дом.

Я не верил, что всё это кончится. Но
Вот мишень на стене.
То, что было удачей и мукой - равно
Исчезает в огне.

Лишь просвет, лишь цезура в мозгу зазвучит,
Лишь зрачки не вольны
В полумраке, где неба нельзя отличить
От болот торфяных.

Больше нет ничего. Жёсткий плющ, заодно
С этой стужей, слегка
Извиваясь за рамой, скребётся в окно,
Чтобы день иссякал,

Чтобы, нас продолжая с упорством тоски,
Снова стали вольны
Боги, нас превозмогшие -
Темень строки, негатив белизны.

Перевод Виктора Куллэ


ПЛАТО

Шерсть яка - на щебне голом.
Нож синее мясо режет.
Дикий уклон плоскогорья
К заре, что светом не брезжит.

Пустой небосвод проникает
В келью без цели и света.
Нирвана песка и камня -
Для монастыря-скелета.

Облако фрески изъязвлено,
Скалы - и те непрочны;
Можно поверить явственно
Что это - конец войны.

Перевод Виктора Куллэ


* * *

Помедли, улыбнись и - в дом. Такой разлив
В округе темноты - как раз ослепнуть впору.
Но слог берёт разгон и, ночь благословив
Длиннейшую в году, пожалуй, даст ей фору.
Помедли, улыбнись. Равнина, нас разъяв,
Озёрами легла замёрзшими и вьюгой.
Ни зги. Почти во сне ты слышишь, как состав
Меж Двинском голосит, затерянный, и Лугой.

На кухне каплющий полуиссяк родник.
И стулья, два иль три, как редколесье - в доме.
Есть телефонный диск и адрес. - Я постиг
Смысл дома. Полуспишь. Я тоже в полудрёме.
И только к рычагу с пластмассовой скобой
Всё, кажется, тянусь, от гибельного риска
В вершке: ведь если я остался там с тобой, -
То голос свой найду за гранью цифр и диска.

Перевод Владимира Гандельсмана


СТИХИ О ПАМЯТИ

Ты ждёшь ушедших? Но они ушли
Так глубоко, что ни души, ни тени.
Их всё забыло: и часы, и стены,
И вечность, и песок, и ночь, и день, и
Дожди, и снег, и сосны всей земли.

Кто прав из них - не разобрать уже.
Когда разлуку множишь на разлуку,
От голосов, перечащих друг другу,
В твоей бесцельно-целостной душе -

Разлад. Что остаётся? - зыбкий знак:
След пальца на стекле полупропащий -
Так много воли, лжи, стихов и так
Судьбы в наличье мало настоящей.

Два голоса оставшихся тепла
И беспокойства города коснутся.
Как и тебе, дарована была
Им память. Больше не в ком ей проснуться.

Как ласточка слепая, так она,
Крылатая, в тебе трепещет голо,
Твой классицизм, торжественная школа, -
Скажи мне, какова ему цена?

Так падает на лестницы, от нас
Отторгнутый и обречённый час,
Как плат - на метры, обжитые нами.
На тот пробел, что вклинился, светясь,
Меж прошлым и грядущим временами.

Перевод Владимира Гандельсмана


* * *

В обход местам, где протекла
Жизнь, где, немой кирпичный остров,
Без штукатурки и стекла
Приречного квартала остов
Стоит, - дорога пролегла.

Там в лампах - сгустки темноты.
Там сон и день царят средь комнат.
В вещах - его получерты. -
Так, у зеркальной став черты,
Нас отраженье полупомнит.

Так тело выловлено сном,
Так весть присыпана песком,
Подержанная, после шторма.
И потому его объём,
Его материя и форма

Меня страшат. Кто, на постой
Оставшись там, судьбу в наследье
Приняв, тот край от лихолетья
Спасая, станет над чертой
Того, что есть, и пустотой.

Перевод Владимира Гандельсмана


* * *

Как в облаке плывут стакан воды, замок,
Дверь, кресло. Третий час. Звезда отлива скоро
Отступит, отойдёт, покинет мой порог,
Чтобы на гостя пол, блеснув, не бросил взора.

Дым отягчит траву, между камней костра
Шатнувшись, побледнев, и, отвязавшись, тронет
Вдоль берега челнок, а птица так быстра
Пребудет, что слова неверные обгонит.

Вернулся ли впотьмах лесничий мёртвый в дом
И, спичек не найдя, по комнатам блуждает.
В небытии есть то, что выше нас, что, льдом
И музыкой зовясь, прибывшего встречает.

Поодаль хрустнет шаг, неведомый, ничей,
Незримая рука соприкоснётся с осью
Земли, и в тот же миг родится связь вещей,
Пространство упразднив иль обесценив вовсе.

Перевод Владимира Гандельсмана


* * *

Опорою бессмертных душ предмет,
За ним другой - в окне блистанье множат,
И неизвестно, что случиться может
У рек времён, которых, в общем, нет.

Увидим ли воочию, не знаем,
Разлив пятнисто-рыжих вод вокруг,
Когда мы соль и пепел разменяем
Земные на нещедрый скарб разлук.

Уходит лето. Парус треугольный -
Как бы замок на море навесной,
И волны дышат льдом, и зренью больно,
И воздух каменеет надо мной.

Перевод Владимира Гандельсмана


* * *

Мы сквозь чужие свиделись слова,
Разделены как будто бы стеною
Прозрачной. А хозяину едва
Жить оставалось месяц той зимою.

Кружится дух, как стрелка, и, кружась,
Умаявшись от звукоряда ино-
Бытийного, пласты сменяет в нас
Родов, как повелела Мнемозина.

Не в силах нам помочь, зима назад
Отходит тихо. Между городами,
Надиром и зенитом, между нами
Молчанье шелестит, как некий сад.

Перевод Владимира Гандельсмана


* * *

Холод сумерек встретил меня.
Выйдя в город сквозь чёрные арки,
Я увидел вокзалы огня
И - за ними - ноябрьские парки.
Эта местность с кирпичной стеной,
Луч стоваттный, куда-то ведущий
И сбивающий с толку, в иной
Мир, в его лабиринтовы кущи.

Ариадны и Миноса дом,
Для жилья, пусть на время, пригодный,
Обеззвученный аэродром,
Погружённый в туман беспогодный.
Но, как прежде, полны поезда -
Столько воздуха, горя и шири!
Так, отбывший свой срок иногда
По конвою скучает в квартире.

Я увидел родные края -
Те, что мне задолжало пространство.
"Остров, памятник, улица", - я
Повторял, узнавая убранство
Этих мест. "Я уеду чуть свет", -
Говорил, и душа, на границе
Пребывая с живыми, на нет
Поспешала сойти и сродниться

С тьмой. Приблизились вновь адреса,
Лабиринт, Ариадна и Минос,
Исчезающие голоса
Я ловил, но не в силах найти нас,
Был ни в запертом доме с ковром
И картинами, мне не родными,
Ни в небесных хоромах, ни в дыме
Дня, ни в Дантовом круге втором.

Так смиряют ход стрелок, точней -
С бытиём расстаются не сразу,
Только, я бы сказал, всё длинней
Расстоянье, не видное глазу,
До вчерашнего, - памяти круг,
Ширясь, вытянет радиус, - только,
Притворившись, что сделало крюк,
Станет прошлое тем, что умолкло.

Что увидишь сквозь тёмный покров,
В этой яви, с собой разлучённой?
Не разрушил поток берегов, -
Окантовки Коцита мощёной.
Что ни смерть, то отдельная весть.
Ты умрёшь, но не стихнет звучанье
Тех, кто жив. Всё, что есть, всё, что есть -
Девять муз. Девять муз и молчанье.

Там, где город кружится и снег
Всё бредет в переулок фонарный,
Где укутан в туман человек, -
Есть запас, слава Богу, словарный.
Там, где друг не успеет помочь,
В этой самой печальной невстрече, -
Пустотой окрыляется ночь
И вседышащим ангелом речи.

Не прощенья, не смерти прошу,
Не забвенья, не правды предметной, -
Первозданный оставь только шум
Над землёй ледяной, беспросветной.

Перевод Владимира Гандельсмана


* * *

Постой, постой. Во фразе пульса нет.
Границей крыш отчеркнутый восход.
Чуть молвит что-то снег - огонь в ответ.
Противовес по грунту чертит след
И замедляет маятника ход.
Постой, постой. Во фразе пульса нет.

Зеркальной пустотой не мир воспет -
В ней, отразясь, чертёж его плывёт.
Чуть молвит что-то снег - огонь в ответ.
Зек видит, возвратясь: небесный свет
Пересекает проволока вброд.
Постой, постой. Во фразе пульса нет.

Клочок пространства, время без примет
Берут, обволокнув нас, в оборот.
Чуть молвит что-то снег - огонь в ответ.
Всё, что уйдет в песок с теченьем лет, -
К лицу прижалось. Ангел не поёт.
Постой, постой. Во фразе пульса нет.
Чуть молвит что-то снег - огонь в ответ.

Перевод Владимира Гандельсмана


* * *

Тяготенье вселенной берёт в сентябре нас в полон.
Только веки прикрой и услышишь, как лист пролетает
И касается тучи и ставня, и крышу латает.
В черепице - подальше от рук - успокоится он.

Прожит деревом день. Небо слепнет, спадая с лица.
Удаляется голос в долину, теряясь из вида.
Поднимается пар над бассейном в покоях дворца,
Тишиной услаждая намаявшегося Атрида.

Переступишь ли этот порог и осилишь судьбу,
Треугольные площади грязи, костёлы, щебёнку?
Час уходит в песок, в перегной, вылетает в трубу,
И ветра, все двенадцать, за городом мчатся вдогонку.

Сбережешь ли, погубишь совсем, обойдёшь стороной?
Там, где были созвездия - просека. Почва убита.
На меня указует несчастье, как стрелка магнита,
Да, как стрелка магнита, несчастье притянуто мной.

Перевод Владимира Гандельсмана


ЩИТ АХИЛЛЕСА

Иосифу Бродскому

Затем и говорю, чтоб зренья луч,
Подобно твоему когда-то взгляду,
Высвечивал часовни, и ограду,
И в двух вершках от пепельницы ключ.
Что здесь, что там - без разницы. Ты прав.
Повсюду недостатка нет в просторе -
Воображенье это или море.
Во тьме, избрав

Двоих, он к нам привержен. Зелена
Равно листва по обе части света.
Есть разнобой во времени, и это
Опаснее, чем горькая волна
Для нас. Ты удаляешься. Простор.
Ты чужестранец в нем - мидиец? грек ли?
Мы остаёмся. Нет, мы не избегли -
На наш позор -

Крысиных трюмов. Кстати, и для крыс
Небезопасных. Не корабль. Куда там.
Вниманье к зачастившим в гости датам,
Под крышей, среди стен, где грязь и слизь,
Наш возраст выдаст. Время - по пятам,
И попирает нас своей пятою.
Простор. Он ослепил бы пустотою,
Когда бы там,

Где льёт отвесный дождь, у рубежа,
Не высился торжественный свод звука,
Случайно устоявший днесть, - порука
В том, что оковы - благовесть. Душа
Согласна с ними. Пусть своим огнём
Формуют, обжигая. Терраферма,
Иль наши небеса с тобой, - наверно,
Лишь голос. В нём

Покой и мир. Покой тебе и мне.
Да будет тьма. Секунды не считаю.
Твою любую букву прочитаю
В слоистом и густом пространстве-сне.
Противовесом смерти и судьбе
Послужит белый щит как символ веры.
В нём две несовпадающие эры, -
В его резьбе, -

Два времени, - хватило б только сил! -
Как на зеркальной глади, отразятся.
Подвижные рисунки растворятся
В морской волне. Забвенья пенный пыл.
Черны квадраты окон. Сквозь стекло
Сочится воздух сонный и нагретый.
Мотор автомобиля слышен где-то,
Чтобы текло

В меня пространство-время. Иногда
Тьму окликает колокол, и через
Едва не вечность, в оклике уверясь,
Фундамент отвечает глухо: да.
Гудят порталы. Арка оклик свой
Соседке адресует. Эта смычка -
Как душ и континентов перекличка -
В ночи живой.

На снасти липнет утренняя мгла.
Прибрежный пар над пристанью сырою.
Ты, Фермопилы видевший и Трою, -
Ты со щитом стоишь. Ты есть скала.
Ты есть скала. Ты со щитом в руке.
Металл и ветер. Грозное звучанье.
Хоть та скала от лжи и от молчанья
Невдалеке.

Доверив наши судьбы нам, сейчас
Ты жить в воспоминанье начинаешь,
Но двойственно мгновение, ты знаешь,
И свет двойной утрачивает нас
В сужающемся что ни день кругу.
Светило зажигает в луже пламень.
Ещё неотличим от лодки камень
На берегу.

Перевод Владимира Гандельсмана


* * *

За дверь шагнёшь - и край земли.
Вал, закипающий вдали.
Огонь меж камнем на мели
И ветром, как пробел.
Я век назад родился здесь,
Когда уже расползся весь
Прибрежный мир и нижний срез
Под гравием осел.

Шероховатый луч блеснёт,
Плиту асфальта шевельнёт,
Впитает хвоя кислород,
Притихнув на домах,
И воссияет жар в углу,
И превратится миг в золу,
И сон, по детскому челу
Скользнув, отгонит страх.

За дверью не стоят волы.
Волхвов не слышно. Ни хвалы.
Но Бог и здесь, пока светлы
Края, где - мира свод
И ось одновременно - ель
Благословляет колыбель,
Клонясь в окне, и не истлел
Последний уголь тот.

Единый воздуха объём,
В котором я иду вдвоём
С ребёнком - то беру подъём,
То замираю вдруг,
Прислушиваясь: кто со мной
Ведёт беседу в час ночной,
И нимб ли это неземной
Иль просто лампы круг.

Перевод Владимира Гандельсмана


* * *

Простор и угрожающая тишь,
Как фотоснимок. Даль за краем крыш,
Белёсая, бежит чумного мора.
И стужа, от которой слово мрёт,
Вам обжигает лёгкие и рот,
В империи у запертого моря.

Из прошлого ни звука. Только луч
Чернеющего солнца бьёт из туч.
Здесь странствиям конец, столь непреклонны
Черты отчизны, и непоправим
Жестокий почерк-прочерк долгих зим,
И пестумские тонут в них колонны.

Холодный вторник. Даль. Почти зима.
Средь финских шхер то мачта, то корма
Виднеются, подобны сновиденью.
Сейчас ли, в этой жизни ли, в другой
День переламывается над рекой
И оборачивается взмахом, тенью.

Перевод Владимира Гандельсмана


ОДА ГОРОДУ

Не смогу, но утрачу,
Погашу, как фитиль,
К переулкам впридачу
Эту башню и шпиль,
Это море, и сушу,
И в песчинках смолу.
Если дышит, и душу
Удержать не смогу.

Шаг - непрочным настилом,
Шаг - и осыпь. Темны
За погашенным тиром
Заверенья волны.
Как во время ковчега,
Над глубинами вод -
Ни души, ни ночлега -
Аквилон или Нот.

И над хлябью и твердью
В едкой соли огни
Кристаллической смертью
Проплывают. Одни
Фонари да машины,
Да впотьмах, где река,
Сонных сосен вершины
Шевельнутся слегка.

Орион не сияет,
Но неведомый луч
Пенный путь осеняет,
Пробиваясь из туч.
Ветвь - сыра и упруга -
Над оградой, как нерв,
А над нею по кругу
Аквилон или Эвр.

Я сомкну свои веки,
чтоб с изнанки твой свет
сохранился навеки.
Ты со мной или нет?
Станем тленом и тенью,
Но, покуда не тлен, -
Этих парков терпенье,
Тяготение стен.

Ни твердыням гранитным
Здесь не быть, ни цвести
Лавру, - в поле магнитном
Пролегают пути -
Вдоль обочинной ямы,
С проливною над ней
Пустотой, за холмами,
Где звереет Борей.

Отражённым эфиром
Вспыхнет луг в стороне.
Упокоишься с миром,
Воцаришься ль во мне?
Смерть привычней и чаще.
Запивая вину,
Воздух твой уходящий
Напоследок глотну.

Что там? Горный отвес ли,
Дождь стеною пошёл?
Да хранит тебя если
Не Господь, так Эол.

Перевод Владимира Гандельсмана


* * *

Вновь проясняясь, комнаты объём
Теряет второпях балласт свой, - эти
Соцветия реальностей, что в нём
И вкруг тебя клубились в лунном свете.
Всё проступает: скатерть, книга, хлюп
Дождя, гул самолета, во вселенной -
На миг - во всё окно, во весь проруб
Окна - деревья в оторопи тленной.

Как с парусного судна такелаж
Срываемый, - листва в порыве к смерти.
Но время усмиряет эту блажь,
Улавливая нас в ночные сети.
С прозрачностью и темнотою лип
Совпав, взгляни в окно: как неба атом, -
Аэродрома огненный изгиб,
Ветвей касаясь, кажется, он - рядом.

Стальная птица кружит над гнездом,
Приглядываясь к плоскости. В итоге
Пути пространства сходятся на том. -
На плоскости. Развязка. Все дороги
Стремятся в точку, все: прозренья, смерть,
Родившая нас в дольний мир, в котором
Есть память, норовящая гореть
Над нами, как горит звезда над морем.

У сердцевины сна остановясь,
На пустоши, прижав лицо к ладоням,
С собою говоря в который раз,
Услышишь эхо, там, под небосклоном
(так наполняет раковину гул),
Услышишь из небесного простора:
"Я не хочу судить и не могу
Помочь. Пощады нет. Ни приговора".

Перевод Владимира Гандельсмана


ГЕТТО

Мы возвратимся в тишину угла.
Всё простотой исчислено угля,
Разделено и взвешено. И это
Конец времён. Предательством газета
Глазея, начинает стекленеть.
Донос в дверных щелях, в чернилах вязнет,
Повязки метит, нет ни нас, ни вас нет,
И связи рвёт, и отягчает сеть.

Ах, мысль ребенка, и непрочный дом,
И лже-гора, и мертвый водоём!
Нет смерти, и не быть Суду. Песок
И пламя хлынут - не по праву древне -
Еврейскому иль римскому - на гребне
Того, что назовём: последний срок.
Мы - только буквы. Сноски на полях.
Мы - белая бумага. Пепел. Прах.

Перевод Владимира Гандельсмана


ПОВТОР С ВАРИАЦИЯМИ

Когда за тридевять земель,
Забывшись, произносишь имя,
Которое летит не в цель,
Когда, чуть шевеля сухими

Губами, чувствуя, как слог,
На склоне августа, неволясь
В удушье улиц, одинок,
Ты исчезаешь, - только голос

Звучит (опора звуку - ночь),
Когда, минуя церковь, почту
И магазин, уходишь прочь
От них, на край вселенной, в почву

Иль в поднебесье (с высоты,
глубь заместившей, видя: ясен
замес и замысел листвы:
родив птенца, озвучить ясень),

Когда, забыв забвенье, вскрик
Парит, - материи наука,
Есть расстоянье, материк,
Нас разделяющий, разлука.

Нет времени - и не ищи -
У голоса. Не все ль равно мне,
Где ты, где я (в одной ночи,
и в августе, и, сколько помню,

в конце столетья); всё равно,
Целебно ли питье, отравно -
К своим корням обращено,
Нам слово явится бесправно,

Как смертный отблеск или след;
И озарит, присущий битве
Стальных мечей, мгновенный свет
Столкнувшиеся темноты две,

Две жизни; спичка ли в дому
Забитом, мраку потакая,
Предметы осветит ему
На миг и - намертво - стихая.

Перевод Владимира Гандельсмана


* * *

Наталье Горбаневской

Когда чужой не чужд, когда всё то,
Что не случилось, к бытию готовясь,
Уходит по теченью вниз, в ничто, -
Как будто направленье у ничто есть, -
И за городом гул дневной замолк, -
Лишь радио гремит о грозах летних, -
Нам не отгородиться, на замок
Закрывшись, от мгновений дня последних.

И воздух омрачается, и в дверь
Исчезнувший стучит и опоздавший, -
Те, для кого пристанище теперь -
Единственным Элизиумом ставший -
Наш отчий дом, чьи призраки во сне,
В беспамятстве любви забыв друг друга,
Живут: то в зазеркалье и на дне,
То - всплыв наверх с внезапностью испуга.

Так воскресают жители могил,
Невиданные сёстры или братья,
В созвучья превратившиеся, в пыль,
В поля травы или в поля тетради.
А тех, кто дышит, выбирает мгла,
В дороге ли, в домашних ли пустотах -
Их непреклонность тихая свела,
И Аполлон, я думаю, спасёт их.

Границей их вселенной станет кров,
А оттепель и стужу ночь разделит,
И даже перед смертью речь, как кровь,
Им не изменит, и не перемелет
Непрошеное будущее их, -
Вытравливая мысль, в краях застенных
Оно, шурша подошвами живых,
Проело яму в каменных ступенях.

Они здесь были. Кажется, что след
Их не простыл, что вещи не бесстрастны
И помнят их. Достигнув зрелых лет,
Они суду земному неподвластны.
Их много. Их прямая суть проста.
Они семья, их чадо - постоянство.
Сменившая их голос пустота
По самый край заполнила пространство.

Кроме друзей, опоры нет ни в ком.
Я каждому отвёл по равной доле,
Лежащей между миром и зрачком,
Неподлинной, увы, и скудной воли.
Исчезнут лица, словно бы в огне,
В свету, погаснут лампы, и впервые
Проступит смысл, и встретятся во мне
Шаги, как параллельные прямые.

Вновь осени избыточен улов.
Две-три души спасают этот город.
Среди чужих трамваев и домов
Сентябрь хватает жителя за ворот.
Поодаль громоздятся баржи. Чист
Пейзаж. И напряжен с утра, как нервы.
Подобно гербу рыцарскому, лист
Впечатан в мостовую. Самый первый.

Перевод Владимира Гандельсмана


ДЕНЬ БЛАГОДАРЕНИЯ

Болотце отдаёт металлом. Кров.
Чуть в стороне жуёт траву гнедая.
Семь женщин суетятся у столов
Среди равнин и осени. Огайо
В испарине росы. Вдали вагон
Ржавеет или дерево… Потёмки.
Висконсин, две Дакоты, Орегон
И Орион. И вдруг, у самой кромки

Материка обвал Господень над
Утраченным пространством, и покуда
Удары сердца стынь полей дробят,
Благодари Всевышнего за чудо
Земли, пусть непрозрачной, но живой.
Я тоже тёмен ей. Но Одиссея
Узнает старый пёс в стране чужой
Скорее, чем на родине, скорее.

Благодарю за отсветы, когда
Бессонный разум ловит их, бессильный,
За то, что есть гортань и есть вода,
За будущие травы, за двужильный
Над ними ветер. За нестрашный вес
Надгробья на чужбине, где пророчишь
Мне смерть. За тьму навек. За то, что днесь
Свет из неё создашь. Если захочешь.

За музыку проугленную сфер
И день, её вместивший всю. Предметы,
Привыкшие к тому, что воздух сер
От сумерек, вернут свои приметы.
Часы вновь разойдутся по углам,
А звёзды, и дверной замок, и скатерть
Сетчатка обнаружит вживе там,
Где их младенчество забыло насмерть.

Перевод Владимира Гандельсмана


* * *

С. Т.

Научился видеть во тьме, отличать счастье от счастья,
Понимать, что такое близость жизни другого,
Ощущать на атом потяжелевший воздух, полдневный, чадный,
И улавливать легчайшее изменение времени года.
Отраженье в витрине, растаявшее в мгновенье ока,
Примесь голоса в листьях, дыханья следы средь веток
Мне твердили, что ты возвратилась ещё до того, как
Друг ли, недруг, сам Бог успевал намекнуть об этом.
Ты беглянкой дельфийской скрывалась, беглянкою, Дафной
Меж стволами вишен и вязов мелькала, смещала даты,
От луча заслонившись рукой, притворялась неправдой,
И, едва появившись, в ничто ускользала обратно.
Есть неравенство в этой встрече: собой обмолвясь,
Ни при ком ты была, но Феб - лишь тобой светился
(то, что миф угадывает и скрывают verbum и logos,
мы поймём, я думаю, когда навсегда простимся), -

А сейчас, когда бетонка до горизонта себя простёрла,
И шасси от неё в миллимитровом отрыве, и шквально
Завывает мотор, - как сибирскому зэку вьюга, мне выжжет горло
Имя (кстати, и означающее вьюгу буквально).
Влажный, выгнутый вторит чертам твоим материк, и
Непонятно, кружатся звёзды или крыла коварный
Крен, под коим беззвучные реки живут, и крики
Ветра, и вселенная облаков над Женевой, Лондоном или Варной.
Вертер, тот, что написан, - забыт. Все на свете пределы -
Дневниковая запись. "Люблю" перечёркнуто напрочь.
И отчизна, и Бог - вероятней и ближе, чем тело
И душа в пятнадцати милях отсюда. На ночь
Глядя, хоть в небе ни угля, почти пепелище, -
Человек ещё видит, застыв перед эрой огня или эрой
Льда. Как сказано, времени больше не будет. Две тыщи
Лет, две капли, два самолёта скатываются по гемисфере.

Перевод Владимира Гандельсмана


* * *

Кремнёвая, отсюда в полумиле,
В скрещенье автострад, искрит гряда.
Деревья в роднике стопы омыли,
В рост не вместившись. Вздрагиванье льда.

Горчайшее - в начале. Нелюдимым
Забудется земля прозрачным сном,
И даже Бог, прикинувшийся дымом,
Развеется совсем. Я не о том.

Верь холодам. Благословенны сводки
Зимы. Гордись, что нет пути домой.
Как беженец, на дне свернувшись лодки,
Дыши солёной ясностью и тьмой.

Холмы Итаки спят уже, и дети,
Обид не помня, спят, и вещество -
Небесный пух - летит куда-то к смерти,
И музыка, и больше ничего.

Перевод Владимира Гандельсмана


МНОГО ЛЕТ СПУСТЯ В КАРФАГЕНЕ

Иосифу Бродскому

Вещь и время звучат вразнобой. Полоса
Равноденствия. Вещь
Сквозь туман не в себе. В проливном голоса
Гаснут, словно бы речь
Перехвачена ливнем на горле. Точь-в-точь
Сталь, - блестит пустота
В том ненастном просвете, где белая ночь
С чёрным днем разнята.

Чувства медлят в саду, где весенний замес
Марта их тяготит,
Где за грубой дощатой вселенной Гермес,
Искалечен, стоит.
По чужой стихотворной строке, где искрясь
На исходе зимы
Стынут воды, - озябшие утки на нас
Наплывают из тьмы.

Полоса равноденствия. Мглист небосвод.
Мы и выжили там,
Где палаты и нары для смертных темнот
Отводились друзьям.
Ветер к влажной рубашке клочками прильнёт.
Грамматический сор,
И обломки, и свода небесного лёд -
Эхом грянувший хор

Совершенного времени, ибо прошло
Без возврата. Таков
Город неповторимый: трамваев тепло,
Лязг цепей, строй мостов,
Лампы карцеров вечногорящие да
Над дворами пробег
Облаков, где ты столько рождался, куда
Не вернуться вовек.

И куда не дотянет стрела. Острова,
Где учились сквозь страх
Говорить "никогда"... Речь заводит трава,
Рассыпается в прах
Гравий, - всё, как Катон обещал.
Чёрствый воздух. Покой.
И руины, чтоб выжил и не обнищал
В них грызун хоть какой.

Я не верил, что кончится всё, что дано.
Но теперь узаконь:
То, что было удачей и мукой - равно
Расплавляет огонь.
Мозг уловит, отметит зрачок свет иных
Обитаний и тишь,
Когда в сумерках ты от болот торфяных
Неба не отличишь.

И не более. Жёстким плющом заросло
То окно, где, горя
В стуже марта, колотятся ветки в стекло,
Дотлевает заря,
Чтобы вздох, послужив послесловьем к тщете,
Был дарован не нам -
Белизне негатива, стиха темноте,
Победившим богам.

Перевод Владимира Гандельсмана


ЗАЛИВ

Когда бы небо длилось, а светило
Над дельтой зацветающей грустило, -
Мы обошлись бы тростниковым строем
И алфавита крепнущим настоем.

Привязанности рушатся. Хоть ветер
Библейский и зовёт вернуться в клети
Телесные, подобные тюремным, -
От тех, кто "в эмиграции - в подземном

Краю", как молвил Меррил, нет ни вести.
Их ни в одном - ни там, ни здесь - нет месте.
Лишь, горизонт качнув, портовый катер,
Как если бы плеснула складкой скатерть,

Плеснёт волной реки от Гераклита.
Белеют своды, раковины, плиты.
В саду зеркал увидишь их сквозь темень.
Сходя на нет, твой адрес неизменен.

Перевод Владимира Гандельсмана


* * *

Когда-то мы здесь оказались вдвоём... Роговица
Прозрачна, душа распрямляется, чтоб распрямиться,
Часы замирают, аллея вот-вот осветится

И выйдет из сада. Не видно хозяина. Пышной
Листвы серебро наклоняется к почве неслышной -
Ни ласточки нет, ни судьбы на примете. Всевышний.

Как шахматы ум утомляют, вселенная - зренье.
Глаз видит, что видит: стакан, виноградинок звенья, -
Но взгляд просветлеет (о, лет через десять забвенья).

Крошится в прибое слюда, и вдыхает в распахе
Окно занавеску льняную, дрожащую в страхе, -
Останется то, что в силок свой поймал амфибрахий:

Платаны над оспой асфальта и в том же размере -
Любовь, то есть двигатель звёзд, если следовать вере
Того, кто увидел её таковой - Алигьери.

Перевод Владимира Гандельсмана


ВОСКРЕСЕНИЕ ИЗ МЁРТВЫХ

Вторично нас с тобою будит дождь.
Тугие вертикальные прибои.
Под фонарём асфальта - скользь и дрожь.
Движенье век и ритма перебои
Роднит мгновенье с тем, что не вернёшь.
Но дерево, застыв в оконной раме,
Вторично, как и мы, в сознаньи нами
Хранимое, живёт, пока живёшь.

Там, за морем, - в балконных ли дверях,
Здесь, - с кроною отдельный лист не мирит
И, вниз его спровадив впопыхах,
Зияние в крови и в небе ширит.
Силлабика, затёртая в ветвях.
В небытие глядит хрусталик. Худо
Стволу не быть. Но дерево, покуда
Я говорю, живет в моих словах

И повторяет нашу же судьбу,
Равняющую юность и изгнанье,
Исчезнув и вторгаясь вдруг в толпу
Фасадов жалкой улицы, в сознанье,
Придя из сада мёртвого, тропу
И дом в руинах за морем покинув.
Как мы к нему, так некто, не отринув
Нас, - мысленно направит к нам стопу.

От кроны до ствола озарено,
Ветвящаяся молния, едва ли
Нам долго будет видеться оно.
В безмолвные и мы вступаем дали,
Туда, где и ему, и нам темно.
Не "ты" и "я", но сон и холод лютый,
И вечность перевешена минутой,
Когда идём на каменное дно,

Ладонь в ладонь, в постели, лоб ко лбу,
Ступнями прижимаясь - так надгробье
Средь нефа возвышается - к столбу
Готическому, явь ли мы, подобье
Её. "Благодари, - скажу, - судьбу",
Ответишь:"Нам везло. Так не бывает",
И в ожиданьи Бога убывают
Тела. В мотеле. В комнате. В гробу.

Перевод Владимира Гандельсмана


* * *

Зима. Ее септимы, квинты. Кто Голос сейчас
Запишет, который ты слышал секунду назад, а?
Он мысль превосходит. Мембрана не дышит. На связь
Не выйти. Вернувшись, письмо обретёт Адресата.

Ещё ясновидящим светом трепещет камин,
И мост, его жалкая вечность, себя продлевает,
Но небытию, словно раковине, за помин
Души, одиночество форму уже отливает.

На Страшном Суде, пробудившись от времени, ты
Пребудешь таким. В мире большем, чем наш, тебе гидом
Щепотка ли славы послужит, глоток немоты,
Иль гаснущий пульс, но подвластный одним аонидам.

Сквозь груды щебёнки весной пробивается смерть.
Насилие, разум презревшее, пенится в устном
И письменном пафосе. Сердце, устав тяжелеть,
Срастается с дольним. И это зовется искусством.

В летейские воды два раза вступают, в тот край,
Где ночь, где рука отдыхает, в значении сбыться
Словам повелев (океан, мотылек, свет, прощай),
Чтоб нить оставалась и было за что ухватиться.

Перевод Владимира Гандельсмана


ЧАЙНАЯ В СЕТТЛЬМЕНТЕ

На скамье деревянной, средь ирисов, где-то в саду -
Ветви тень прикасается к тени бокала -
С мертвецами я угол веранды делю и никак не сведу
Глаз с раздавшейся вширь синевы залежалой.

Разве только замусореннее ещё, чем всегда.
Грязь в затонах. По десять буксиров на джонку.
Каждый знает шесток свой, да хнычет, да сетует, да
Проклинает судьбу, пристрастившись от скуки к маджонгу.

"Пакетбот задержался". "Сегодня прохладно". "Пока".
"Отвяжись". "Так вот здесь и подохнешь". Не диво,
Что для них я - лишь тень. Неизвестно (хоть разница невелика),
Кто играет здесь роль негатива, а кто позитива.

Кто perfectum, кто praesens, кто явь, а кто сон. Материк
Так, возможно, проваливается в море.
Как спириты сидят за столом, так и здесь все впритык
И во всём сомневаются: в сущности, в этом просторе.

Не мерещатся ли им жужубы, папоротники, слово "страх",
Слово "наверняка" или видят людьми населённую сушу
Впрямь, ту Чайную, где мы встретимся, лишь развеются в прах
Времена и бессонный огонь сплавит тело и душу.

Перевод Владимира Гандельсмана


* * *

Вселенную удваивает грязный ручей,
Дни становятся короче ночей,
В зрачке толпятся всем хором
Колонны, мозг останавливают сны.
Кто правит землей - Скорпион? Весы? -
Их спор. Сбитый с толку спором,

Идёшь мимо крыш намокших, оград,
Зеркал. Кто - кого? - Пар вдыхает сад.
Дрожь дерева возле свалки.
Царапает чертополох пустоту.
Кто мог - улетел. В холодном поту
Вокзал. Как когда-то, жалки

Фасады отчизны, пивные зады
И ругань. Над рельсами блеск звезды.
Империи тлен и морось.
Что ж, этим тебя наделил Господь.
Мель, мел искрошившихся стен, щепоть
Соли, castrum doloris,

Конверт, где не более десяти
Слов, память-пробел. Как тогда, в пути
Жизнь с жизнью не встретиться привыкает,
Пока ты не чувствуешь, как в груди
Молчанье пытается превзойти
Себя, и тогда проникает

Во тьму божество, или то, что мы
Зовём божеством, и тогда из тьмы
Доносится голос, облатка в гортани
Живит и велит открывать глаза,
И всё, за что отвечаешь ты - за
То, что выжил. Ты был на грани.

Перевод Владимира Гандельсмана

За стихотворение голосовали: Игорь Гарде: 5 ;