Автор: Классика_
Рейтинг автора: 61
Рейтинг критика: 268
Дата публикации - 28.05.2017 - 14:23
Другие стихотворения автора
Рейтинг 4.3
| Дата: 06.07.2016 - 22:42
Рейтинг 5
| Дата: 29.09.2013 - 00:11
Рейтинг 5
| Дата: 07.09.2013 - 21:08
Рейтинг 5
| Дата: 15.01.2015 - 18:06
Рейтинг 5
| Дата: 04.10.2013 - 14:53
Рейтинг 4.9
| Дата: 30.01.2014 - 18:43
Рейтинг 5
| Дата: 22.11.2013 - 23:32
Рейтинг 5
| Дата: 01.02.2014 - 18:01
Рейтинг 5
| Дата: 06.02.2014 - 22:48
Рейтинг 5
| Дата: 14.07.2021 - 15:52
Поиск по сайту
на сайте: в интернете:

Михаил Яснов

Михаил Давидович Яснов (настоящая фамилия - Гурвич, родился 08.01.1946), российский поэт, переводчик и детский писатель. Окончил филологический факультет Ленинградского университета. Член Союза писателей, член Совета Союза писателей Санкт-Петербурга, председатель секции художественного перевода Союза писателей, руководитель студии художественного перевода при Французском институте Санкт-Петербурга. Автор шести книг лирики, свыше тридцати книг стихотворений и прозы для детей, а также многочисленных переводов, преимущественно из французской поэзии.


ОТРОЧЕСТВО. ОСЕНЬ

Ненавижу прошлое за то, что
было все не так, не там, не то,
ненавижу прошлое за тошно-
творное, топорное пальто,

за носки, стоящие под стулом,
за тупую нищенскую снедь,
за проклятье вечно быть сутулым,
лишь бы на соседей не смотреть,

за вранье, за стыд, за обжималки
по углам, за гонор взрослых - "ты",
за подлянку мелкую, за жалкий
детский бред, грошовые мечты, -

эти байки, сказочки, конь о конь,
жажда бегства, пот и страх погонь…
Отрочество! Что это за погань!
Да пожрет его святой огонь!

Чтоб о нем не ведая, не зная,
в детство наигравшиеся всласть,
прямо из младенческого рая
мы могли бы в молодость попасть -

а тогда одуматься, проснуться
и себя догадкой ослепить,
что без этой боли и паскудства
настоящей жизни не слепить.


ОТРОЧЕСТВО. НОВЫЙ ГОД

Застрявшая в прошлом картина
с намеком на поздний рассказ:
безногая девочка Зина
жила в переулке у нас.

Ходила с клюкой и обидой,
смертельной обидой калек.
С хорошею девочкой Лидой
она не встречалась вовек.

Хороших у нас не бывало -
ну, разве что в книжке засек;
продажная девочка Алла,
да спившийся мальчик Васек.

Кто вырос, кто сразу на вынос.
Как прожитый век ни шерсти,
сегодня поди созови нас -
очнется один из шести.

Не то чтобы тихо и кротко,
но жизнь не пуская вразнос,
я страшное слово "слободка"
в себе, словно пулю, пронес.

А все еще вижу невинный,
тот давний туман и дурман:
с безногою девочкой Зиной
сквозь линзу глядим на экран

и детского ищем резону,
о чем-то беззвучно моля
звезду, осветившую зону
над Спасскою вышкой Кремля.


СЕМИДЕСЯТЫЕ

Пишущая машинка,
не умолкай, прошу!
Ты моя камышинка,
я сквозь тебя дышу.

Мир все темней, безлюдней,
тень у ворот ползет;
в омуте смутных будней
сладок твой кислород.


* * *

Хвойный запах, елочный, сосновый,
стал душком опилок и трухи.
В Петербурге мы сойдем с основы,
некогда вколоченной в стихи.

Наступают времена с оглядкой.
Жизнь прошла. Не изменился мир.
Прожитое выглядит закладкой
в книге, перечитанной до дыр.


ЮНОШЕСКОЕ

Запах мехов я путал с запахом женщины.

Шарль Бодлер

Я, словно пленку, просмотрел
те дни, в наплывах и накрапах,
где запах шубы, как Бодлер,
я принимал за женский запах.

Я выпил пряный тот настой,
густой, напополам с тоскою…
О, шубка беличья, постой,
не рассыпайся под рукою!


* * *

Как бы чаянья ни томили,
все давно наперед известно:
вот и нет тебе места в мире,
где тебе уступают место.

Сердцу - зорче, а телу - жарче,
ибо вита уже не дольче.
Занимай свое место, старче:
сидя нынче куда как стойче.


* * *

… О чем же мы с тобою говорим -
какое вдохновение? Горенье?
Язык есть смысл. Поэзия есть ритм.
Ритм смысла есть мое стихотворенье.

А то, что сердце выжжено дотла
и не в ладу твои душа и тело,
и - юность пролетела, жизнь прошла, -
до этого кому какое дело?


ИЗ ЦИКЛА "ПРАЗДНИК УТРАТ"

1

Умер бомж. Как сидел на пеньке в саду,
так и умер. Теперь он сидит в аду
на своем пеньке, при своих бобах.
В рай его не возьмут - слишком скверно пах.

Как взирает с небес, кто живет в раю,
нам известно. А этот глядит в свою
то ли щель, то ли прорезь, во тьме таясь.
Что он видит вверху? Только пыль, да грязь.

Видит корни пенька на своем дворе,
две чужие подошвы - дыра к дыре,
да бутылки, подобранной рядом, дно,
как дневное - сквозь толщу воды - пятно.

И когда наклоняется сверху тот,
кто ревниво бутылку свою блюдет,
этот, снизу, глядит сквозь невидный лаз
на явившийся в горлышке бледный глаз.

2

Из мира, пахнущего тенью,
я выхожу на белый свет
с локтями, черными от чтенья
свежих утренних газет,

и в мире тополиной пены,
светящейся за пядью пядь,
учусь из тени постепенно
и привычно выпадать,

как из зеленой оболочки -
горох, покинувший стручок,
как из последней этой строчки
выпадает первый слог.

3

Те, кто нынче празднует победу,
словно мышки, серы и тихи.
Не сходили в детстве к логопеду -
вот и принялись писать стихи.

Им не выговорить слов опасных,
оттого и мил унылый стеб.
Сколько же проглочено согласных,
сколько гласных выпито взахлеб!

Тем, кому простой язык неведом,
по душе невнятный бред молвы.
Тише, дети! Лучше дайте дедам
досказать, о чем мычите вы!

4

Черемухой пахнет цветущий миндаль -
мне этой строки неожиданно жаль:
осталась никчемной, бездомной,
лежит себе в папке укромной.

А жаль - потому что явилась на свет,
и вот уже брезжит неясный сюжет,
его застеклить и обрамить
спешит пробужденная память.

Не стоит ходить вперемешку с толпой:
сюжет - это то, что случилось с тобой.
Но сладкий миндаль отчего-то
горчит, как семейное фото.

5

В пространстве, очерченном снами и зданиями,
свою дорожку привычно торя,
жизнь прожита между двумя изданиями
Академического словаря.

Язык еще не успел измениться,
перечень новой лексики краток,
зато к судьбе на последней странице
приложен перечень опечаток.

И это разумно: на удалении
в годы придется еще не раз
вспомнить о правильном ударении
и построении верных фраз.


* * *

Как судьба, свершившаяся втайне,
как слова, зарытые в слова,
как Шопен, очнувшийся в регтайме,
оживает старая листва.

Все вокруг еще темно и голо
в окруженьи сосен и осин,
но уже восторги птиц до голо-
вокруженья рвутся из низин.

Погоди, не стой под этим ветром -
так тебя, глядишь, и унесет
в те края, где туча ходит фертом,
осыпаясь брызгами с высот.

Есть просветы в этих днях ненастных -
потеплее курточку надень:
счастье - то, что кроется в нюансах,
в переходе гласных в полутень.


* * *

Пряным запахло и винным -
первые листья опали.
Между Фонарным и Львиным
шелест и хруст на канале.
Волны забрызгали лодку
под неживым парапетом.
Блик от воды сквозь решетку
брызнул в глаза рикошетом.

Шелест и хруст на канале,
блики и пролежни тины.
Звуки, приметы, детали
не образуют картины.
Что же со мной приключилось?
Веет безлюдьем и тленом.
Этой хандры беспричинность
точно напета Верленом.

Где бы еще ни гулялось,
как бы еще ни хотелось, -
все, что судьбе полагалось,
так или иначе спелось.
Серые, грязные груды.
Сирые, грустные дали.
Отзвук шагов ниоткуда -
шелест и хруст на канале.


* * *

Листья падают ничком и навзничь,
рвется паутина зыбких слов.
Нас уже ничто не держит. Нас нич-
то уже не держит. Лопнул шов.

Дворник, дворник, жаль твоих мучений:
что за морок с горем пополам
набивать мешок листвой осенней
так, что он уже трещит по швам.

Кажущие все свои огрехи,
тот поеден ветром, тот - жучком,
листья прорываются в прорехи
и ложатся навзничь и ничком.


ЗИМА В ТБИЛИСИ

Крик зеленщицы поутру,
как в детстве - крик стекольщика,
заводит старую игру,
скребется и щекочется.
Скорей за ним - сквозь Авлабар,
дорогою неблизкою,
взлетая, как декабрьский пар,
над улочкой тбилисскою.

Туда - к оливковой Куре
с обманчивой пучиною,
туда, где астры во дворе
вздымаются овчиною,
туда, где белый хлеб распят
на стенке в винном погребе
и коркой на зубах хрустят
застольные апокрифы.

Тбилиси в старые дворы
ушел искать виновника,
что обезлиствил до поры
сквозную плоть тутовника.
Тифлисским ветром взят платан
и с кленом счеты кончены,
но Пиросмани дал плодам
возлечь на стол клеенчатый.

Уже вершины замело,
а ветер все беснуется,
и градом сыплется стекло
над исступленной улицей.
Но тот стекольщик, что как миф
возник из снежной замяти,
уже исчез, не застеклив
пустые раны памяти…


* * *

Журналы на части раздергав,
газеты порвав на куски,
находит любитель кроссвордов
спасенье от смертной тоски.

С охапкой бумажных страничек
свой век коротать он готов,
отгадчик, разведчик, добытчик
диковинных знаний и слов.

Безумец, почти что невротик
к иному и слеп он, и глух.
Язык! Смертоносный наркотик,
смещающий зренье и слух.

На сердце и сладко, и горько.
Звенит и гудит голова.
Пространство судьбы - это только
забитые в клетки слова.


МОСКОВСКОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ

Александр Михайлович Ревич -
переводчик и старый пиит,
выставляя на стол бутылевич,
говорит, говорит, говорит.

И, входя потихоньку под градус,
переводчик и старый пиит,
с ним Анисим Максимыч Кронгауз
говорит, говорит, говорит.

Допоздна не пустеют стаканы,
день рабочий летит кувырком, -
это лечатся старые раны
говорком, говорком, говорком.

И дымит фронтовая траншея,
и ракета, как в песне, горит -
пьют без умолку, пьют, не хмелея,
переводчик и старый пиит.

Их в застолье поди, объегорь-ка, -
до краев наполняют стакан!
И становится стыдно и горько
от того, что я молод и пьян…

О московское гостеприимство!
Я в долгу у него, я готов
помянуть его ныне и присно,
а случись - и вовеки веков.

И когда я, разлукой ведомый,
под медлительный говор колес
возвращаюсь в мой город, знакомый -
ведь иначе не скажешь! - до слез,

всё мне слышится, словно в тумане,
этот мирный московский содом,
исцеляющий рану на ране
говорком, говорком, говорком…


* * *

Причуды иноземного стиха:
как пробираться тропами лесными,
где ива, и береза, и ольха -
мужского рода? Что мне делать с ними?

Я мог бы это все перевести
совсем в иную плоскость, но природа
подсказывает мне, что нет пути
печальней, чем искусство перевода.

И вправду, как березу мне обнять
и как же иву мне назвать плакучей,
когда у них особенная стать,
в чужом - иная, как себя ни мучай?

Так оставайся лесом, старый лес,
грешно переводить тебя на рощу,
и всей листвой, покуда не исчез,
дыши на слух и облетай на ощупь!


* * *

Под говорок еврейского квартала,
где мир звучит гортанно и картаво,

под говорок цыганского квартала,
где всё на свете речь перемешала,

под говорок арабского квартала -
его-то нам как раз и не хватало! -

проходит жизнь под этот говорок,
порою смерть пуская на порог:

смерть безъязыка, но в любом квартале
её всегда и всюду понимали,

и перед ней склоняет микрофон
синхронный переводчик при ООН.


* * *

Всё, что было желанным, становится жёваным -
забивает гортань отцветающий пух.
И когда пожелают красавицу в жёны вам,
поглядите вокруг на окрестных старух.

Я и сам из породы набивших оскомину,
не другим - так себе, не в себе - так в другом,
и в попытках прожить эту жизнь по-достойному
забиваю гортань, как пустующий дом.


* * *

Покуда свято место не пустует,
не отдадим историю векам.
Россия спит. Германия бастует.
Пол-Франции сидит по кабакам.

Я пил, как все, - но был мой тост нестоящ.
Кричал, как все, - но не ступал за грань.
А сон страны, рождающий чудовищ,
проник мне в жабры и забил гортань.


* * *

Девочка, не знающая жалости
к телу, созидателю наград,
не кружись без удержу, пожалуйста,
не садись так бойко на канат.

Эти ножки, жаждущие зрелости, -
ты им не противься, не перечь.
Станешь ли, при всей своей умелости,
узеньких держательницей плеч?

Нет, не выйдет! Слишком ноша тяжкая
для таких напористых, как ты.
Вот и бьёшься безымянной пташкою
о тупые прутья пустоты.


* * *

Что было предназначено,
назначено не мне.
Жизнь, начатая начерно,
кончается вчерне.

Рассыпались тетради, чьи
страницы - размело,
и только ты, не глядючи,
случилась набело.

Разобранные волосы,
в глазах темным-темно,
и снегом, словно с полюса,
лицо заметено,

расстёгнутые пуговки,
приспущенный чулок...
Нет, ни единой буковки
я б изменить не мог!


БЕСТИАРИЙ, ИЛИ КОРТЕЖ МОРФЕЯ

Солнце с перерезанным горлом

Гийом Аполлинер

Я сложил свои рукописи.
Я покинул дом.
С чемоданом легче идти бегом.

Я бежал по распахнутым улицам века
с лицом человека
спешащего ниоткуда из никуда.
В белом канале стояли суда
летней флотилии -
их захватили и
обживали бездомные псы.
Баржи борт к борту покачивались, как весы.

Псы
пробегали по сходням, лежали на палубах, спали в каютах,
чутко прислушиваясь, как поют их
недруги, те, что ночами серы,
фосфоресцируя в запахе серы.

По ночам в подворотнях орудуют чайки,
и в кульках из вчерашних газет
шебаршат и ютятся печальные стайки
новостей, превращенных в крысят.

Это полночь пробила, и мост над Невой
поднялся - и отрезал от жизни былой.
Город встал предо мной лицевою стеной
полустен-полулиц.
Слышу в кроне кленовой изменчивый скрип половиц:
это ворон ученый не спит до рассвета и бродит то влево, то вправо -
все внизу для него суета и забава.

На помойках свистит голытьба: воробье, голубье.
Бьется сердце, как бьется тряпье
на балконной веревке -
и неловки
эти сбивы, рывки, чтоб вот так, задыхаясь, хватаясь руками за грудь и хватая сухими губами белесую муть кислорода, бежать под полуночный вспорх воробья.
Это я примеряюсь дышать без тебя.

Кем еще не воспеты
железная поступь, лихая осанка, геройская поза?
На казенном белье площадей прорастают хоз. меты
метемпсихоза.
Мрамор гривы, и бронза копыт, и чугун обнаженного горла
въелись в ткань, как чернильные цифры, чтоб их бесконечная стирка не стерла.
Совы вжались в фасады.
Их огромные очи склевали закаты,
что ни вечер пустые глазницы слепя.
Это я примеряюсь глядеть без тебя.

Так куда же мне дальше, в какие края?
Ходит рыба кругами, как память моя.
Лебедь спит, по пригорку к воде соскользнув.
Словно боль, под крылом успокоился клюв.
Тихий селезень к утке прижался бочком.
Кенарь в клетке сидит с канарейкой молчком.
Дрозд умолк до утра
и синица молчит.
Кто же в этой листве так беззвучно кричит,
от ночного молчанья на шаг отступя?
Это я примеряюсь любить без тебя.

Так куда же мне дальше - белой ночью так близок рассвет.
Зоопарк за тюремной стеною вздыхает во сне - и в ответ
теплым брюхом река гулко шлепает по песку
и штампует, штампует тоску.

Чьи-то морды из окон торчат, и свисают на нитках слепые глаза, и зрачки разлетелись картечью.
Вошь и гнида под мухой идут мне навстречу.
И плетут комары с пауками июньские козни.
Жук, чем ярче блестит, тем навозней.

Что за говор в округе - то азбука Морзе цикад, то сигнальная феня хвостов,
то ночной воровской пересвист разудалых птенцов из кустов,
и в пространстве глухом возникает немой, бесполезные пальцы свои теребя.
Это я примеряюсь, пытаюсь, учусь умирать без тебя.

Мои зоотечественники!
Исчадья и монстры!
Поглядите, как пестрой
бабочкой мост распрямляет крыло за крылом,
и уходит по водам
чуть заметная тень, за которой мы вскоре пойдем
по низинам земным и по горним высотам.
Кстати, что там,
что там у солнца с горлом?


* * *

Талантливые мальчики конца пятидесятых -
уже по школам, как велось, портреты не висят их,
и свет медалей выпускных на бархате коробок
померк при серебре седин и золоте коронок.

Давно идет печальный счет дорогою истертой:
спились и первый, и второй, и третий, и четвертый,
и предал пятого шестой, как верный соглядатай,
и за бугром седьмой, восьмой, девятый и десятый.

Талантливые мальчики уходят без оглядки.
Я, слава Богу, уцелел: я во втором десятке.
Покинув старые дворы, подъезды, подворотни,
идет десяток наш вперед навстречу черной сотне.

Уже остались позади и трусы, и герои.
Уже осталось нас, как встарь, то ль четверо, то ль трое.
Но давний опыт не избыт и не забыты строчки, -
а это значит: как один, умрем поодиночке.


НЕМОЕ КИНО

Когда я уеду из мест,
где жил за полвека до смерти,
что вспомню? Я вспомню подъезд,
под аркой, на Невском проспекте.

Как давний пустяк, невзначай,
как кадры немых кинохроник,
я вспомню облупленный рай
размером в один подоконник,

оставшийся чудом витраж,
стеклянные ромбы, как соты,
цветной заоконный пейзаж -
былые края и красоты.

Все помню - и ход на чердак,
и стены, седые от пыли,
и только не вспомнить никак,
о чем мы тогда говорили.

А было же! Точно игла,
кололо, вонзенное ловко,
словечко, и до смерти жгла
открытая настежь издевка.

Как будто на стыке культур,
входили в словесные стычки
вершащий судьбу каламбур,
цитаты, отсылки, кавычки…

Нас громко гоняли жильцы,
качали вослед головами,
не зная, что эти юнцы
хмельны не вином, а словами.

Казалось, забыть мудрено -
останется с гаком на старость…
А вышло - немое кино.
Все помню, но слов - не осталось.


ДЕТСКИЕ СТИХИ


КИСУНЯ И КРЫСУНЯ

Безоблачным утром,
В начале июня,
На теплом крылечке
Лежала Кисуня.
Скучала,
Зевала
Да лапу лизала.
А мимо Кисуни
Крысуня бежала.

Сказала Крысуня:
"Ах, что за манеры!
Скажите,
Ну кто ж так зевает
Без меры?
Пора вам запомнить,
Пора вам понять,
Что лапою нужно
Свой рот прикрывать!

К тому же,
Какая
Привычка дурная -
Облизывать лапы,
Покоя не зная?
Пора вам запомнить,
Пора вам понять:
На лапах - микробы,
Нельзя их лизать!

К тому же,
Ужасная поза,
Не так ли?
В ней гордости нет,
Дорогая,
Ни капли!
Пора вам запомнить,
Пора вам понять:
На улице нужно
Красиво лежать!.."

Безоблачным утром,
В начале июня,
На теплом крылечке
Лежала Кисуня,
Зевала,
Скучала,
Тихонько урчала...

Внутри у Кисуни
Крысуня
Молчала.


КТО Я?

По лужайке с травкою
Я хожу и чавкаю.

У забора с дыркою
Я стою и фыркаю.

У реки с осокою
Я лежу и чмокаю.

Хвостик закорюкою -
Радуюсь и хрюкаю!


ЛЕТО КОНЧИЛОСЬ

Дворник шаркает метлою.
Кровельщик по крыше бьет.
По асфальту каблуками
Целый день стучит народ.

За углом скрипит лебедка.
На углу рычит КАМАЗ.
Трактор тащит железяку
По дороге целый час.

У ворот ревет компрессор,
Оглашает эхо двор.
Смех на лестничной площадке,
За стеною - разговор.

Самолет гудит на небе -
Вон он виден из окна!..
Я уже совсем не помню,
Что такое тишина.


СКАЗОЧКА

Рано поутру, спросонок,
Снёс яичко поросёнок,
Снёс его соседке -
Курочке-наседке.

Через час - щелчок,
Через два - толчок,
Через три - из скорлупы
Показался... пятачок!

Говорит цыплёнок - Хрю,
Я вас всех благодарю!
Под крылом у клуши
Хорошо, как в луже!


УТИ-УТИ

Под берёзой, под осиной,
Шевелясь едва-едва,
Будто выводок утиный,
По реке плывёт листва.

- Не забудьте, не забудьте
Возвратиться к нам весной!..
- Ути-ути!.. Ути-ути...
Утихает мир лесной.

И стоят деревья-мамы,
И тревожно шелестят,
И глядят на самых-самых
Жёлтых маленьких листят...


ЧТО В ЛЕСУ НА БУКВУ Ш?

Что у нас в лесу на букву Ш?
Это шишка шлёпнулась, шурша.
Шмель и шершень шумно шарят в кашке.
Шебуршат в шиповнике букашки.
Что ещё в лесу на букву Ш?
Шум и шорох возле шалаша.
Ну а если полон рот морошки -
Широежки и шороконожки!


БАБУШКА В АВТОБУСЕ

Бабушка села в автобус,
Села - и стала стоять.
Бабушка встала в автобус -
Вот как точнее сказать!
Бабушка встала в автобус.
Смотрит - а место-то есть!
Бабушка встала в автобус,
Чтоб оглядеться - и сесть.
Бабушка села в автобус -
Он ей сумел угодить!
Очень приятный автобус -
Жаль, что пора выходить!


ПЕРЕВОДЫ


ЖАН РИШПЕН


БАЛЛАДА СЕЛЬСКОГО БРОДЯГИ

Здесь мне и горе не в горе,
Кров мне на каждом лугу,
Пища - на каждом подворье,
Дом - в конуре и в стогу.
Здесь, где на каждом шагу
Хитрость нужна и отвага
Жить и не гнуться в дугу,
Я - настоящий бродяга.

Если в голодном изморе
Стану как волк на снегу, -
Мигом наседку спроворю
И раздобуду деньгу;
Вечером, в пьяном кругу,
Пьет задарма бедолага.
Здесь я не буду в долгу,
Я - настоящий бродяга.

Олуха я объегорю,
Лишний медяк сберегу,
Если же выпито море
И беспорядок в мозгу,
Спьяну залезть я могу
В хлев, где меня вместо хряка
Кормят, а я - ни гугу!
Я - настоящий бродяга.

Эй, держиморда, ку-ку!
Вылупил зенки, бедняга?
Из каталажки - сбегу!
Я - настоящий бродяга.


ГИЙОМ АПОЛЛИНЕР


БЕЛЫЙ СНЕГ

О сколько ангелов над головой
Один одет как рядовой
В халате повара другой
И горний хор вокруг

Один как небо голубой
Весной ты будешь награжден с лихвой
Медалью солнца золотой
Медалью золотой

Ощипывает повар кур
Неодолимый
Снег и любимой
Нет меж моих простертых рук


ПОНЕДЕЛЬНИК УЛИЦА КРИСТИНЫ

Ни консьержка ни мать ее ничего не заметят
Будь со мной этим вечером если ты мужчина
На стреме хватит и одного
Пока второй заберется

Зажжены три газовых фонаря
У хозяйки туберкулез
Кончишь с делами перекинемся в кости
И вот дирижер который с ангиной
Приедешь в Тунис научу как курить гашиш

Вроде так

Стопка блюдец цветы календарь
Бом бум бам
Эта грымза требует триста франков
Я бы лучше зарезался чем отдавать

Поезд в 20 часов 27 минут
Шесть зеркал друг на друга глядят в упор
Этак мы еще больше собьемся с толку
Дорогой мой
Вы просто ничтожество
Нос у этой особы длинней солитера
Луиза оставила шубку
Я же хоть и без шубки но не мерзлячка
Датчанин глядит в расписанье пуская колечки дыма
Пивную пересекает черный котяра
Блины удались
Журчит вода
Платье черное цвета ее ногтей
А вот это исключено
Пожалуйста сударь
Малахитовый перстень
Пол посыпан опилками
Ну конечно
Рыженькую официантку умыкнул книготорговец

Оди журналист кажется мы с ним знакомы

Жак послушай-ка всё что скажу это очень серьезно

Мореходная компания смешанного типа

Сударь он мне говорит не хотите ли посмотреть на мои
офорты и живопись
У меня всего лишь одна служанка

Утром в кафе Люксембург
Он тут же представил мне толстого малого
А тот говорит
Вы слышите что за прелесть
Смирна Неаполь Тунис
Да где ж это черт подери
В последний раз что я был в Китае
Лет восемь назад или девять
Честь достаточно часто зависит от часа обозначенного на часах
Ваши биты


ЖАК ШАРПАНТРО


КОВЧЕГ, ИЛИ ИСКУССТВО ПОЭЗИИ

Превер несет енота; вслед
Скворец Арвера шлет сонет;
Вот лис из басни Лафонтена -
Бездельник выглядит отменно.

Спасутся звери, если их
Возьмет поэт и впустит в стих:
Поэт, и праздный, и глубокий,
Как клетки, им откроет строки.

За муравьем спешит Деснос,
Над ним - Бодлеров альбатрос;
Страдает бедный ослик Жамма -
Душа ослиная упряма!

Вот Элюар: с ним пес и кот;
Вот соловей Ронсара; вот
Парят пернатые Карема,
И важно ходит слон Дерема.

Жан-Люк Моро ведет утят;
Виктор Гюго Пегасу рад;
За кроликом Аполлинера
Бежит, играя, кот Бодлера.

По - с вороном - их знают все;
А вот пяденица Мюссе;
Баиф, чьи ласточки запели
Для олененка Сюпервьеля.

Воркуют голуби Туле
Над всеми, спящими в земле;
А бабочки Нерваля в сини
Слетают к спящему в долине.

У Шара - стриж: крылатый, он
В сны ягуара посвящен;
И в комнате Ла Тур дю Пена
Курлычет осень неизменно.

Взлетает грива на ходу -
Куда ты скачешь, конь Каду?
Стих Малларме царит над нами:
В нем даже веер бьет крылами.

Вот сад - а вот и Клод Руа,
И все животные - ура! -
Поют, кричат, - и горя нет им
В раю, устроенном поэтом.

За стихотворение голосовали: margo.matv: 5 ; Игорь Гарде: 5 ;

  • Currently 5.00/5

Рейтинг стихотворения: 5.0
2 человек проголосовало

Голосовать имеют возможность только зарегистрированные пользователи!
зарегистрироваться

 

Добавить свой комментарий:
Оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи
  • Игорь Гарде   ip адрес:37.146.153.245
    дата:2017-05-28 22:36

    Здоровски!