Солнце

Не окостенею на ветру: довольно кость тонка. В общем-то, и костенеть особо нечему. Потому что только широкая кость может претендовать на то, что в грядущем раскопки все-таки дадут гуманоидам, а-ля марсианам, представление о том, как потрудилась эволюция в свое время над человеческим обличием. У широкой кости есть все шансы преодолеть границы бренности, и сохранив в себе остатки информации о человеке стать лабораторной крысой, подопытным кроликом в трехпалых клешнях зеленого человечка, который запустит свою трётерню в саму природу кости, и извлечет оттуда, посредством химических и иных ухищрений – незабвенного человека. Так сказать, воссоздаст. У человека тонкой кости шансов на случайно подвернувшуюся вечность гораздо меньше. От нее в будущем останется ничего.
Природа живет настоящим, и посему за пределы сегодняшнего дня неохотно распускает свои внутренности – нас. В любом правиле, есть исключение. И посему широкий сустав без ломоты – это нонсенс. Худой же кости кругом тьма, худой – от своей худобы, худой – от своей ветхости и непрочности. Худой кости день за днем приходится выживать, вилять, хитрить, обходиться. Вся лиса эволюции пролегла синей проталиной через волосатую худую длань токующего человека. Я бы даже сказал, что эта хитрая хищница вкруг себя образовала целую экосистему, с тем условием, что окружность заданных параметров лисичкиных окрестностей ничуть не урезает и не загораживает обзора. Настоль она изловчилась, что иногда кажется, что не мир окружает куму, но кума окружает себя этим миром. Иначе говоря, худая кость тонка, как Восток, и обладая тонкостью черной мамбы иногда, прямо-таки, норовит вильнуть. Костям свойственно обрастать мясом. Костям свойственно обрастать жиром. Кость плюс мясо плюс жир равно пельмени с косточками.
Только худая кость способна застрять в горле. Поскольку у нее очень скверный характер. Зачастую, втайне от своего обладателя, она живет своей собственной жизнью, чей обладатель на почве всходов, данных зажиточной костью, начинает разрастаться во все стороны слоями жира. Самое смешное, что худая кость такой тяжести на своих же собственных плечах ничуть не боится, поскольку у нее на это ожирение есть очень симпатичный аргумент: «Ничего со мной не произойдет. Не тресну»!
Как в животном мире, так и в худокостном мире, питание – практически главное. Худая кость одобряет непривередливый жор своего обладателя. Если только сама его на это не толкает, не подталкивает. Будучи обладателем подобной косточки, я не сведущ в том, как она ко мне относится – хорошо или плохо. Многими своими задумками мои косточки со мной не делятся. Но и у меня от них есть свои небольшие секреты. Так мы и живем вместе, нога об ногу, и у каждого есть свои причуды, свои тонкости, свои бзики. Впрочем, когда дело касается тонкости, то худая тонкая кость, если и сдает свои позиции по этому поводу, то только с большущим, я бы даже сказал, вопиющим негодованием. И все-таки моей косточке, грех жаловаться. Ибо она в первенстве тонкости никогда не одержит верха, покуда в мире, слава Богу, еще существуют и такие косточки, которые, будь они не частью скелета, я бы называл опрометью рыбными.

На дворе новый день. Из щелей, дребезжащей суставами, надтреснутой форточки, нынче набело не татуированной, вырывается протяжное волчье вытье. Лесной брат передает мне привет! Двойное стекло форточки, фасадной своей частью перечеркнутое надвое трещиной, чудом удерживает разбушевавшееся утро. Назойливое напрашивающееся утро не сходит со стеклянных полотен моего окна и медленно и уверенно пробирается во внутренности моей трехкамерной норы, в чьих кишках водопровода и ребрах батарей, сызмала запуталась моя непутевая тень, удерживающая меня всеми фибрами своего нечеловеческого существования в четырех беспросветных углах. Просеиваясь через щели и поры стен, утро в результате, наконец-то полностью перебравшись в недра моего пятиэтажного оградителя, обернется весенним по-зимнему недобрым днем, дабы в очередной раз застать меня врасплох перед практически риторическим вопросом, неожиданно по-чернышевски заданным самому себе. Что же делать?

Дорогая, как тебя там! Я очень соскучился! На худую косточку главной мысли наслаивается пресловутый жир текста, и вполне возможно, что самоуверенная косточка шибко ошибается по поводу своей несгибаемости; быть гибким тростником худой косточке не позволит дуб ее грубой прямоты и совершенной несгибаемости. Поэтому , здесь, в письме нет ничего, кроме крошащейся прямоты.
Я вот сижу и думаю. Думаю же я в свою очередь о том, что вполне возможно, что будь ты рядом, я бы реально окостенел. Нас, слипшихся удушливым кольцом рук и ног, и других частей тел, постигла бы участь ширококостной особи, поскольку, покуда мы были бы единым целым, кость была бы, в свою очередь, двойной, а значит, преобладающей. А значит, стало бы наличествовать то, чему ветер не впору. И чем бы были жарче объятия, тем холодней бы становилось за теснотой жаркого удушья. Мир бы потерял своё лицо. Жизнь - всякий смысл. Но всякое жаркое объятье, тем и морозно, что результат у него один – одиночество. И когда разрыв объятий бросает тебя обратно в холод, но уже в накопившийся холод за время твоего отсутствия, то жизнь начинает видеться в ином свете – не через призму оконных стекол, но через череду приятных воспоминаний. Попробуй посмотреть утру в лицо, когда в глазах – мечта о любви. А посмотрев, ты увидишь, что за окном – пустота. Что этот мир больше ничем к себе не привлекает. Ничем, кроме того, что содержит в своих недрах того, о ком ты грезишь, по ком звонит колокол.

За стихотворение голосовали: natalya_Kozireva: 5 ;